Поднимите мне веки - Страница 102

102

– Да не думаю я, – буркнул он. – А токмо… иного пути у тебя нетути. Сам помысли, княже: коль не уйдешь, еще хуже выйдет. Все одно ты им уже ничем не подсобишь. А так им еще обиднее будет. Получится, что и они зазря сгинули. А иное не придумать – не ратиться же нам супротив сотен?!

Я вздохнул. И впрямь глупо получалось. Ну что ж, тогда приемлемый для меня вариант только один – все остальные вовсе никуда не годятся.

– Ратиться не будем – это ты верно сказал, – согласился я. – Но и цена за мое спасение уж больно велика.

– Ты еще больше стоишь, княже, – встрепенулся Дубец. – Ей-ей, за тебя любой хошь на дыбу, хошь на плаху – токмо знак дай! Уж ты мне поверь!

– Верю, – кивнул я. – Потому и… отказываюсь. А теперь слушай меня, гвардеец. Сейчас ты незаметно выберешься с подворья, осторожно обогнешь его вон оттуда и вынырнешь пред Басмановым…

– Ты что, княже?! – изумленно уставился на меня Дубец после того, как узнал, что ему предстоит сделать. – Это ж… А ты… Они ж тебя…

– Не посмеют, – хлопнул я его по плечу. – Это гвардейцы, если их сейчас схватят, до вечера не дотянут, а я все-таки князь. Понял?

– А я… Как же мне опосля в глаза ребятам… Да ведь плевать в лицо учнут…

– За выполнение моего приказа? – удивился я и тут же спохватился: – Ах да, заодно передай им и еще один наказ, чтоб они в ближайшие три дня к Константино-Еленинской башне даже близко не подходили, а если вздумают ее штурмовать, то тех, кто останется в живых, лично своей рукой вычеркну из списков спецназа.

Угроза была нешуточная, поэтому должна подействовать.

– Так они и послухались, – хмыкнул Дубец.

– Знак им условный покажешь. О нем все ведают, так что должны послушаться. – И я стянул с пальца подарок Бориса Федоровича Годунова – перстень с ярко-красным рубином и вырезанным в камне двуглавым орлом.

Сейчас он был траурно-черным – ночь, и я, на миг пожалев, что не смогу напоследок полюбоваться и подмигнуть искоркам, загадочно вспыхивающим в глубине камня, протянул перстень ратнику.

– Заодно и сохранишь. А сам пересиди в Никитском монастыре. Он хоть и женский, но и крепких мужских рук требует – будь здоров, посему работенка для тебя найдется, особенно с учетом затеянных матерью Аполлинарией переделок новой полученной жилплощади. И наказ мой ей передашь, чтоб не прекращала ходатайствовать за сестру Виринею.

– И сколь ждать – всю жизнь? – с горькой усмешкой спросил Дубец.

– Ишь какой хитрый! – усмехнулся я. – У нас столько великих дел впереди, а ты собрался в кустах отсидеться? Даже и не мечтай. Едва выйду, сразу заеду за тобой, а уж потом за остальными.

– Мыслишь, помилуют тебя опосля таковского, что мы учинили? – И робкая надежда вспыхнула в глазах Дубца.

– Уверен, – твердо сказал я. – Да и не учинили мы ничего особого. Государь поймет, он… добрый. В любом случае суд будет, который ты потребуешь, а это уже кое-что. Да и я сложа руки сидеть не стану – чего-нибудь да придумаю. Так что… скоро свидимся.

– А… ты не обманешь? – усомнился он, чутко уловив фальшь в моем голосе.

– Когда это я вас обманывал?! – возмутился я. – Как на духу! – И для убедительности перекрестился.

Вообще-то, честно говоря, я не стал бы биться об заклад даже о том, что доживу до вечера, – слишком велик риск проигрыша.

Да что там до вечера – до полудня. Уж больно горяч наш «добрый» государь, а когда он в гневе, то его поведение и вовсе непредсказуемо. При виде меня он запросто может вытащить саблю и незамедлительно использовать ее в деле.

Мало того что я увел у него самую красивую девушку на Руси, причем из-под самого носа, так еще и изрядно напугал, вломившись среди ночи в опочивальню. Сразу одна за другой две хамские пощечины по его самолюбию – это что-то с чем-то.

Такого тщеславный мальчишка мне нипочем не простит.

Одна надежда – на зелье моей травницы.

Пока мой гвардеец побрел в обход, я успел приметить еще одно действующее лицо, чье появление мне совсем не понравилось.

Шотландец это был, собственной персоной.

Нет, его никто не собирался арестовывать. О чем он говорил с Петром Федоровичем и Дмитрием, слышно было плохо, но, судя по всему, именно он на правах моего друга, которого никто из оставшихся в тереме ребят не контролировал, то ли сам выскользнул со двора, то ли послал кого-то предупредить Басманова.

Вот, оказывается, откуда Петру Федоровичу стало известно обо мне и моих людях.

Ай да Дуглас!

Дубец же сделал все как надо, заявив от моего имени, что если государь беспрепятственно выпустит всех моих ратников из Москвы, то князь Мак-Альпин сам не позже как через два часа после того, как последний воин пересечет ворота Скородома, выйдет из своего укрытия и явится на подворье Басманова.

Правда, сделает он это только при условии, что Дмитрий Иоаннович пообещает ему от своего имени отсутствие пыток и справедливый суд, где судьбу гуся не станут вершить судьи-лисы, и в том поцелует крест.

Это напоминание о Путивле окончательно убедило Дмитрия, что тут нет никаких военных хитростей и Дубец действительно послан мною. И еще одно он понял – раз ратник появился совсем с иной стороны, то на подворье у Бельского князя Мак-Альпина действительно нет.

– Не обманет ли? – усомнился Басманов.

– Слово нашего воеводы князя Мак-Альпина крепче булата и дороже злата, – отчеканил мой гвардеец. – Уж коли он что обещал, то сполнит беспременно.

– А не сполнит, стало быть, струсил, – тряхнул головой государь и зло улыбнулся, глядя на покрасневшего от возмущения, но вынужденного помалкивать ратника.

102