Поднимите мне веки - Страница 84

– Князь Мак-Альпин вернется – токмо ему одному верь и все, что ни насоветует, исполняй, а он худого не измыслит. А коль кто будет наговаривать тебе на него – сразу отвергай, а наушника, не мешкая ни часу, тут же в опалу али на плаху. И ежели князь присватается к Ксюше, сей же миг согласие давай, даже ради прилику не медли.

Дочери тоже сказал открытым текстом:

– Все ведаю про тебя и про него. Не суждено мне на свадебке твоей поплясать, но верь – я и с горних высот ее угляжу, лишь бы она побыстрей случилась. А мое благословение даю тебе ныне же. И поверь, касатушка, лучше мужа тебе вовек не сыскать, хошь всю землю обойди. Он у тебя один всех заморских королевичей стоит.

– Зато опосля все наперекосяк пошло... – вздохнула Ксения. – Енто ведь Семен Никитич в темницу тебя не просто упек, а из страха. Федя-то простодушен, вот и вопрошал его чуть ли не кажный день о тебе. Мол, неужто так и ничего не удалось разузнать. Потому и спужался боярин. Решил, стоит тебе появиться, как он сам не нужон станет, потому и задумал избавиться. А уж далее, когда ты объявился... – и замолчала.

– Я что-то сделал не так?

– Вот ведь как чудно человечек устроен, – вздохнула она. – Когда ждала, казалось, боле ничего не надобно. Узреть токмо, и все. А появился ты, и мне уж этого мало. Напрасно, выходит, батюшка сказывал на смертном одре, что стоит тебе меня разок увидеть, и все – глаз не оторвешь, а на иных и глядеть не восхочешь. Ан отрываешь.

Я было открыл рот, чтоб возмутиться – до того ли мне было, чтоб глядеть хоть на кого-то, но сказал иное:

– Ты тогда просто не обратила внимания, а у меня ведь, когда я в твою светелку забежал, при виде тебя даже голова закружилась.

– Чтой-то не приметила я оного тем же вечером, – лукаво улыбнулась она. – А уж я так готовилась, так готовилась к твоему приходу. Даже белила с румянами впервой опробовала. Плющиха советовала еще и зубы вычернить, но мне больно страшно стало, а ты и на то, что было, не глянул, – вздохнула она, но сразу воздала должное: – Зато заступился и даже матушки не убоялся. А уж следом за тобой и Федюша осмелел... – И вздрогнула от голосов за стенкой.

– Сказано тебе – неча там делать. Князь с царевной гово́рю ведут. Вот обговорят все, что да как, тогда и зайдешь, – проворчала моя ключница.

– Дак я уж четвертый раз подхожу, а они все ведут ее и ведут. Сколь часов-то можно вести? – заканючила Акулька. – Ужо темнеет, да задуло с реки, а у меня все теплое тамо.

– Темнеет?! – ахнула Ксения и испуганно прижала ладонь к губам. – Это сколь же мы тута грешим – часа три?!

– А невесте целоваться с женихом вовсе не грех, – поправил я ее.

– Правда?! – Она снова зарделась, но на сей раз от радости, но тут же насторожилась. – И… ежели до свадебки – не грех?

– Разве я тебя когда-нибудь обманывал? – удивился я. – А не веришь мне – спроси у любого священника. Говорят, бог, он в счастливых влюбленных, радуясь за них, даже силу некую вселяет, которая чудеса творит. Вот сама сегодня попробуй. Думаю, стоит тебе только прикоснуться к каждому из раненых, и они все дружно пойдут на поправку.

Если б кто-то несколькими днями ранее дал мне прочитать, что я сейчас говорил, причем на полном серьезе, нипочем бы не поверил, но я тогдашний и даже сегодняшний, но утренний отличались от меня нынешнего, как небо от земли.

Отличались самым главным – теперь я верил в любые чудеса и в то, что они могут произойти, потому что раз имел место неопровержимый факт самого главного из них, то почему бы не быть и всем прочим, которые в сравнении вот с этим – голимая ерунда.

– Тогда я сейчас к ним всем и пойду, – встрепенулась она и ойкнула, пожаловавшись: – Не могу встать-то – кружится все перед глазами, да искорки таки радужные, блескучие… И тебя как же я оставлю? А… ты меня?! – И тут же, без перехода: – Ты б не ездил в Москву-то, а? Чего в ней хорошего-то? Ну ее, проклятущую!

Ну вот, снова-здорово. С чего начали, к тому и пришли.

Ладно, теперь у меня терпения хватит на десятерых, так что можно и снова, но… потом.

Ни к чему разрушать сказку житейскими реалиями, тем более такими неприглядными. Лучше растянем ее еще ненадолго, а потому поеду-ка я… послезавтра. В конце концов, от одного дня ничего не изменится, да к тому же царевна все равно за сегодня не успеет написать Дмитрию и половины того, что я запланировал.

Словом, я себя уговорил, после чего уклончиво заметил ей:

– Об этом мы поговорим завтра, а пока иди к раненым, вылечи их всех, потом поужинаем, и я к твоему лечению добавлю для верности несколько хороших песен.

– И о любви будет? – потупившись, спросила она.

– А как же. Они и всегда были, а уж сегодня о любви будет каждая вторая, – горячо заверил я ее. – И помни, что все они посвящены тебе. А про твои глаза я спою особо. Только сидеть я стану, как и обычно – боком к тебе, иначе все сразу поймут, о чем мы тут с тобой «говорили» так долго.

– Ой, стыдоба, – закручинилась она. – И впрямь, лучше боком садись, хотя… так хотелось твои глаза узреть, когда ты петь станешь.

– Я буду время от времени поворачиваться к тебе, – заверил я ее и слово сдержал.

Странно, было темно, и отблесков костра, разведенного на берегу, еле-еле хватало на то, чтобы разглядеть силуэты сидящих, но ее черные глаза я всякий раз видел очень отчетливо.

Светились они, что ли? А уж когда я пел о любви, тогда и вовсе. Особенно во время третьей по счету песни…

Эти глаза напротив —
Калейдоскоп огней.
Эти глаза напротив —
Ярче и все теплей…

Тут уж они у нее даже не светились – полыхали. И такая любовь в них плескалась, что я просто млел и то сбивался с ладов, то опаздывал взять нужный аккорд, то…