Поднимите мне веки - Страница 123

123

Однако дать понять, что все мы сейчас на одной стороне, и вообще, враги повержены до последнего человека, не совсем получилось, поскольку тот самый бородач с раздувающимися ноздрями, набычив голову, сурово заметил в ответ:

– Погодь пока с государем. Допрежь поведай, чей ты сам будешь? Часом не ихнего роду-племени? – И мотнул головой в сторону покойников.

– Какой же он ихний, дядька Микола, ежели дрался супротив? – резонно возразил молодой парень с оглоблей в руках.

– А ты не встревай, сопля! – буркнул бородач и саркастически хмыкнул. – Дрался… Девку не поделили, вот и дрался. А ежели бы она вон ему попалась, глядишь бы и… – Он угрожающе засопел, и тяжелый топор в его руках стал медленно подниматься, застыв на уровне плеча.

«Не иначе как из мясников», – предположил я, завороженно глядя на увесистое орудие, весьма схожее с бердышом, только рукоять несколько короче, зато широкое лезвие точь-в-точь, но сразу спохватился, что думаю совсем не о том.

Если топор, с которого продолжали одна за другой стекать на мостовую крупные, тяжелые темно-красные капли, поднимется еще эдак сантиметров на тридцать, то…

Я стряхнул с себя оцепенение.

– Меня звать… – в очередной раз попытался я представиться и вновь не успел.

– Да ты чаво мелешь-то, Микола?! – раздалось из дальних рядов.

Бородач недовольно оглянулся. Из толпы, бесцеремонно расталкивая народ, вынырнул худощавый мужичок. В руках у него ничего не было – и то хорошо.

– Нешто не признал до сих пор?! То ж князь Федор Константиныч! Он у нашего царевича завсегда близ правого плеча стоял, егда тот свой суд чинил. – Назидательно повторил: – У правого плеча, дурья твоя голова. – И ко мне: – Неужто тебя, княже, сам царевич прислал, заслышав, что от ентих поганцев уж никому житья в Москве не стало?

Памятуя о пиар-кампании, но и не желая нахально врать, я неопределенно передернул плечами – пусть понимают так, как им хочется.

– Таперь и сам зрю, что князь. И что у правого, тож памятую, – проворчал бородач.

«И какая разница, у левого или правого плеча я стоял? – вяло мелькнуло в голове. – Или постой – там где-то за одним ангел маячит, а за другим…»

Меж тем топор Миколы вновь опустился к ноге, да и капать с него вроде бы перестало. Или нет? Почему-то мне показалось очень важным точно выяснить это, и я прищурился, уставившись на лезвие.

Нет, точно перестало. А раз так, значит, и кровь сегодня, как я загадал, больше литься не будет.

– Да ты не хмурься, княже, – смущенно покаялся Микола, неверно истолковав мой взгляд. – Ну не разглядел я тебя, прости уж, чего там. У меня очи сызмальства худовато видят, а из дальних рядов лика и со здоровыми зенками не углядеть, так что не серчай. А мы к тебе завсегда с уважением, потому добро помним, и яко ты Федору Борисычу по справедливости судить подсоблял, тож нипочем не забудем. А тебя что ж, и впрямь царевич прислал?

– Да кто ж окромя него?! – возмутился на недогадливого бородача мужичок. – Чай, князь завсегда близ царевича, а не токмо на судилищах, вот и доверил ему престолоблюститель вернуться, чтоб, значит…

– Мне девка нужна, – отрывисто произнес я, перебивая мужичка и силясь припомнить ее имя, так некстати вылетевшее из головы, но подсказал встрепенувшийся бородач:

– Ржануха, что ли? А на кой ляд тебе моя братанична? – И он вновь насторожился.

– Видоком будет, – устало пояснил я, – а то государь не поверит, что не я и не мои люди первыми все это начали. – Напомнив: – За побоище-то ответ придется держать.

В задних рядах кто-то испуганно ойкнул – кажется, стало доходить, что за удовольствие отправить полтора десятка ляхов на тот свет действительно придется расплачиваться.

А если допустить, что кое-кто из погибших состоит на государевой службе, что по закону подлости не просто вероятно, но скорее всего, тут хоть совсем караул кричи.

Навряд ли разодранный у девки рукав рубахи и багровую от оплеухи щеку Дмитрий посчитает достойной причиной убийства своих людей.

Тот же Дворжицкий и прочие как пить дать потребуют довесок, и тогда на вторую чашу весов, чтобы их уравновесить, понадобится положить головы.

Желательно отрубленные.

Я нахмурился, щурясь и не понимая, что происходит. Только что передо мной стояло не меньше полусотни. Каким образом это число убавилось за последнюю минуту чуть ли не на половину, если учесть, что убегающих я не видел?

Испаряются они, что ли?

– Девку сюда, – устало повторил я оставшимся. – И стрельцов объезжих покличьте.

– Да мы… – замялся бородач. – У государя, конечно, суд тоже, поди, правый, токмо…

Я усмехнулся и поудобнее оперся на саблю.

– У меня перед глазами все плывет, так что никто из вас мне не запомнился и опознать я никого не смогу, – предупредил я их и только теперь, спохватившись, ринулся к тому месту, где лежал Дуглас, расталкивая испуганно шарахавшихся с моего пути людей.

Шотландец лежал всего в десятке шагов от тына, где мы начинали бой и где его заканчивали. Вид безмятежный, в одной руке плеть, а в другой почему-то зажат какой-то листок, и, судя по всему, это стихи.

Нашел с чем кидаться в бой.

Ах, Квентин, Квентин…

Он же поэт.

Он же влюбленный.

Он же… предатель.

Не обращая ни на кого внимания, я склонился над шотландцем, хотя все знал и без того, потому что на губах его застыла улыбка. Почему-то именно она и стала для меня самым главным доказательством, что это конец и ничего уже не исправить.

Еще надеясь на какое-то чудо, я приложил руку к его груди, а потом к шее. Так и есть: сердце не бьется и пульса тоже нет. Теперь Дуглас ушел в небытие окончательно и навсегда.

123