Поднимите мне веки - Страница 96

Колдуй баба, колдуй дед…

Я представляю его ощущения – во всех углах незнакомые ратники, а на самой кровати, подле ног, пристроился князь Мак-Альпин собственной персоной.

Таращился он на меня довольно-таки долго, секунд десять, не меньше, считая, что я ему снюсь, но тут вошел еще один гвардеец, поставивший на стол два массивных подсвечника на пять свечей каждый, и, не обращая ни малейшего внимания на Дмитрия, осведомился, достаточно ли света.

Я в ответ кивнул и, обратившись к Дмитрию, для начала попросил прощения за столь бесцеремонное вторжение, пояснив, что время не терпит, иначе можно было бы явиться в обычном порядке.

Только тогда до него дошло, что все происходящее никакой не кошмарный сон.

Поначалу он, правда, стал хорохориться и даже заявил, что не собирается разговаривать с татем, который сейчас, судя по всему, и вовсе умыслил воровское дело.

– Если я и вор, то вор в законе, – все таким же вежливым тоном возразил я.

Но специфики уголовного жаргона Российской Федерации государь не ведал, а потому пропустил мою поправку мимо ушей и грубо осведомился, что мне здесь надо.

Взгляд его меж тем продолжал блуждать по стенам, не забывая и про дальние углы.

Однако довольно-таки скоро он понял, что все тщетно, поскольку мои люди еще до его пробуждения старательно поснимали и вынесли от греха подальше и пару арбалетов, и две красивые сабли, и меч, и даже – на всякий случай – висящий на стене тяжелый щит.

Нечего им тут делать.

Поняв, что драться нечем, да и в любом случае против пятерых не имеет смысла, он сменил тон, принявшись укорять меня в подлости, лживости, вероломстве, постепенно дойдя до предательства с изменой, и даже помянул мою трусость.

Последнее я опроверг сразу, резонно возразив, что трус не рискнул бы забраться в царские покои, а что до предательства и измены, то он и тут неправ, ибо никто не собирается его ни убивать, ни калечить, ни заставлять писать отречение от престола.

Прибыл же я с единственной целью – всего-навсего поговорить, а что ночью, так он сам виноват. Если бы я знал, что, явившись днем, не буду тут же посажен в темницу, то ни за что бы не стал тревожить его сон.

– И ты решил, что я тебе все прощу, после того как ты расправился с моей стражей? – хмуро спросил он.

Пришлось пояснить, что он и тут неправ, поскольку все они живы и здоровы, только связаны, да еще с кляпами во рту. Напротив, своим легким проникновением в его опочивальню я наглядно доказал, насколько они все ненадежны, тем самым предостерегая государя от настоящих воров.

– Сплошная польза от тебя, князь. – Он к этому времени достаточно успокоился, чтобы начать язвить. – А детей боярских ты поубивал тоже для их блага, чтоб они оставили земную юдоль и печали, сменив их на райское блаженство, так, что ли?

– Убивал для своего блага, – лаконично пояснил я. – На их печали и юдоль мне, признаться, было наплевать, и хотел я лишь одного – чтобы они оставили в покое меня и моих людей, на которых они напали.

– Тремя сотнями на тысячу? – иронично улыбнулся он, давая понять, что не верит ни единому слову.

– Тремя сотнями на сорок человек, – поправил я. – Да ты сам подумай, государь, где бы я разместил тысячу? У меня же струг, а не фрегат и не галеон, да и там понадобился бы не один корабль.

– Откуда мне знать, кто лжет, – проворчал он, но по глазам было видно – довод я привел в защиту достаточно убедительный.

– Пленных из их ватаг, больше похожих на разбойничьи, мои люди не далее как нынче вечером уже привели на подворье Петра Федоровича. Думаю, что они расскажут подлинную правду о случившемся.

Он задумался, но ненадолго, почти сразу перейдя к второму обвинению:

– А казна? Она тоже сама залезла в сундуки престолоблюстителя или все-таки ты ей немного подсобил?

Пришлось напомнить про его разрешение взять с собой в Кострому украшения и столовую посуду, но, не дожидаясь новых упреков относительно трона и золотых статуэток, я заверил его, что, коль казна столь сильно оскудела, хоть времени прошло всего ничего, можно вернуть все, что государь потребует.

– Хотя будет гораздо лучше, если ты оставишь все как есть, а престолоблюститель в качестве пени обязуется приступить к строительству твоего военно-морского флота целиком за свой счет. Поверь, государь, что корабли и прочее тебе обошлись бы куда дороже, чем пара-тройка жалких блюд и братин, пусть даже и тонкой работы.

– А… царевна? – с легкой запинкой спросил он.

Я достал из-за пазухи грамотку Ксении Борисовны и со словами: «Чти сам», – протянул ему, махнув ратникам рукой, чтобы они удалились, и как бы между прочим заметил:

– Что-то душно тут у тебя, государь. О, а что у тебя вон там на подносе – случаем, не квасок?

Дмитрий кивнул, продолжая читать.

– Надеюсь, ты дозволишь гостю сделать пару глотков из твоей царской братины?

Не дожидаясь согласия, я зачерпнул серебряным ковшиком и плеснул в небольшой кубок холодненького кваску.

Помнится, ключница говорила, что особой разницы нет – сколько выпьешь, столько и выпьешь, но я все равно налил себе меньше половины, зато пил неторопливо, маленькими глотками, смакуя, но Дмитрий не отреагировал и не соблазнился, продолжая читать.

Что ж, будем тянуть время и надеяться, что рано или поздно он все равно выпьет квасу с заранее разведенным в нем зельем, иначе все мои жертвы окажутся напрасными.

Читал он грамотку недолго – царевна почти не указывала подробностей, ссылаясь преимущественно на морок и свой внезапный испуг. Получалось почти как в кинокомедии. Только там упал, потерял сознание, очнулся – гипс, а тут: «Была в келье, туман, потеряла сознание, очнулась – струг».