Поднимите мне веки - Страница 60

Правда, прозвучало это несколько двусмысленно, но царь проглотил намек и даже не поморщился.

Пока мой ученик прощался, я успел переброситься парой слов с Басмановым, который, блудливо ухмыляясь, уточнил, на каком из дощаников плывет сестра Виринея.

Пришлось пояснить, что монахиня чересчур близко приняла к сердцу свой грех, запросилась в Новодевичий монастырь, и Федор Борисович решил удовлетворить ее желание, поручив сделать это мне.

Где она сейчас, я уточнять не стал, поскольку Резвана по-прежнему пребывала в Никитском монастыре и сразу возник бы вопрос, а зачем тогда князь Мак-Альпин собирается отплыть в противоположном от царевича направлении.

Вместо этого я наплел что-то насчет неблагоприятного первого впечатления, которое может произвести царевич, появившись в Костроме с монашкой в качестве любовницы, в связи с чем отсоветовал ее брать, и сумел-таки отвертеться.

А когда провожающие отъехали и все уже было готово к отплытию, неожиданно выяснилось, что Чемоданова нет.

Поиски результата не дали, и я уже заподозрил недоброе, как он нарисовался, сидя на еще одном подъезжающем к пристани возу и призывно махая нам шапкой.

Оказывается, старик не поленился проверить, все ли мы взяли, и в одной подклети обнаружил несколько тюков и сундуков, которые приготовили, но второпях забыли погрузить.

Пока он распоряжался, что, куда и как половчее сунуть, я заметил, с какой тоской мой ученик смотрит на стены Белого города, готовые растаять вдалеке, и, подойдя к нему, негромко напомнил:

– Мудрый не горюет о потерянном, об умершем и о прошлом. Тем он и отличается от глупца.

На что Годунов, слабо улыбнувшись, заметил:

– Я скорблю об ином, хотя, признаться, и обидно. Он остается там, – кивок на Кремль, – а я тут.

– Даже если драгоценность валяется под ногами, а простая деревяшка украшает голову, драгоценность останется драгоценностью, а дерево – деревом.

Сомневаюсь, чтобы это сильно вдохновило, но что еще я мог ему сказать?

Пообещать, что он вернется сюда и вновь усядется на отцовский престол? А если не сбудется?

После попытки отравления до меня стало доходить, что эффект стрекозы – штука весьма непредсказуемая даже сейчас, хотя времени прошло всего ничего.

Да, суд над Шуйскими вновь состоялся, и вроде бы с тем же приговором и тем же конечным результатом, хотя я и тут затруднялся сказать точно, ибо не знал наверняка, но кто поведает, как оно сложится в дальнейшем?

К тому же братьев-бояр судили в тот раз не за отравление, а за что-то иное, и, насколько мне помнится, в той, так сказать, официальной истории покушение на Дмитрия случилось аж год спустя после его прибытия в Москву, а тут почти сразу.

А ведь эта «стрекоза» только-только начинает набирать силу, и чего теперь от нее ожидать – неведомо.

Говоря языком математики, добавленный мною в уравнение политической жизни Руси икс, да еще столь увесистый, как царевич, напрочь перечеркивал прежний ответ, который теперь предстояло искать заново.

Наблюдая сейчас за Федором, я лишь одно мог сказать более или менее определенно – главное решение относительно добровольной уступки власти было правильным.

Нет, если бы я появился у него хотя бы в начале или, на худой конец, в середине мая, кто знает, хотя и тут все спорно – слишком давил бы на него авторитет старых советников вроде Семена Никитича и в особенности матери – Марии Григорьевны.

А уж пытаться отстоять династию Годуновых, начав с того дня, когда их едва не убили, нечего было и думать. Тем самым я лишь погубил бы и себя, и их семью, вот и все.

Моему ученику сейчас куда нужнее Кострома и все, что восточнее нее, – пусть учится хозяйствовать и править, а там поглядим...

В конце концов, даже если предположить, что удачное покушение на Дмитрия состоится гораздо раньше, то есть в наше отсутствие, быстренько выкрикнуть иного царя у заговорщиков навряд ли получится.

Слишком хорошую память оставлял о себе престолоблюститель, если не считать коротенького эпизода с отравлением, в котором его удалось обвинить, да и то лишь на непродолжительное время – уже через пару дней слухи совершенно изменили интонацию.

Сейчас если что и случится, то новому правителю, кто бы он ни был – Шуйский, Мстиславский, Голицын, придется ой как несладко, и тогда можно будет повторить поход Дмитрия, причем с громадными шансами на успех, ибо законный наследник идет против подлых убийц и узурпаторов.

Пока же...

– Кажется, еще кто-то из древних римлян учил, что leve fit, quod bene fertur, onus, – слабо улыбнулся мне Федор.

Я согласно кивнул и твердым голосом ответил:

– Non, si male nunс, et olim sic erit. Perfer et obdura, labor hic tibi proderit olim, а если следовать лаконичным спартанцам, то добавлю всего два слова – oportet vivere.

Федор молча кивнул, еще раз долго и пристально посмотрел на высокие золоченые купола московских церквей, после чего заверил меня:

– Не надобно утешать. Я ведь и так понимаю – vae victis.

– Кажется, совсем недавно, и месяца не прошло, мною было обещано тебе совсем иное – vae victoribus, и от своих слов я отрекаться не собираюсь, – жестко произнес я.

– Post tenebras spero lucem, – вздохнул мой ученик.

– И правильно делаешь, – поддержал я его, делая вид, что не обращаю внимания на унылый вид царевича, вступающий в явное противоречие с его же словами. – Кто ведает, forsan et haec olim meminisse juvabit, ибо jucunda memoria est praetertorum malorum. А пока поступай согласно совету античных стоиков: «Durate et vosmet rebus servante secundis».

– Ты еще скажи: quid brevi fortes jaculamur aevo multa?

– И скажу, – после некоторой заминки заявил я.

Честно говоря, что именно он предложил мне сказать, я не понял. Все-таки краткий латинский спецкурс, пускай и университета двадцать первого века – это одно, а учителя Федора – совсем иное и куда круче.