Совет не лезть она восприняла с благодарностью, и я понял, что относительное спокойствие Марии Григорьевне и «царевне» будет обеспечено.
Едва было покончено с делами, как я сразу устремился к возку, дабы ободрить царевну, оставшуюся в одиночестве.
– А вот плакать ни к чему, – ласково заметил я, услышав приглушенные всхлипывания Ксении. – Не приведи бог, кто-нибудь услышит, и что тогда? К тому же слезы – хорошее подспорье для дурнушек, но гибель для красавиц.
– И сижу во тьме, и вся жизнь – сплошная тьма, – посетовала царевна, но послушалась и утихла.
– Отсутствие света еще не тьма, – поправил я ее и ободрил, напоминая: – Да и временное оно, так что вскоре ты, познав немногое горькое, сможешь с особым наслаждением смаковать сладкое, ибо тебе будет с чем его сравнить. Поверь, что так устроена жизнь – чтобы увидеть радугу, нужно пережить дождь.
– Твоими бы устами... – еле слышно шепнула она.
Ожидание длилось, наверное, долго, поскольку появившийся Федор первым делом озабоченно поинтересовался, как там сестрица, и повинился, что ранее уйти он никак не мог, ибо прощался, да тут еще матушка подзадержала с наставлениями.
Матушка или сестра Виринея?
Но я удержался от вопроса, да и ни к чему смущать паренька, тем более что ответ и так был очевиден.
Хорошо, что сестренка не могла сейчас увидеть его лицо, иначе сразу поняла бы, кто именно задержал брата при прощании. Мне так хватило одного беглого взгляда.
Судя по припухшим губам Годунова, наставления «матушки» были весьма бесцеремонными.
Ну, Любава...
Это ж не послушница, а коза-дереза.
Впрочем, в глубине души я даже немного пожалел, что царевич прибыл так скоро. Для меня время ожидания пролетело мигом, и я бы с удовольствием прождал Годунова еще столько же.
Резвану мы вывели из покоев царевича быстро – никто не успел увидеть, что монашка совсем другая на лицо, и вскоре наш возок уже въехал на подворье Никитского монастыря.
Тут тоже все продумано – на дворе практически никого, кроме... моего ратника Самохи, который несколькими минутами ранее прибыл к матери Аполлинарии и успел предупредить ее, что возок вот-вот будет у нее.
Молебен, на который игуменья сразу после этого известия незамедлительно загнала своих монахинь, был в самом разгаре, так что на пути в покои настоятельницы нам не повстречалась ни одна душа.
– Послезавтра поутру, – напомнил я матери Аполлинарии, оставляя Ксению, и еще раз уточнил маршрут, хотя все уже говорено и обговорено. – Прямиком через Арбатские ворота и к излучине реки. Мои ратники встретят...
Когда Дмитрий лично явился на следующий день проводить названого брата и наместника со специально изготовленными по такому случаю жалованными грамотами, каковые и вручил Годунову, указа о том, чтобы Мария Григорьевна с Ксенией Борисовной остались в Вознесенском монастыре, среди его бумаг не имелось.
«Кажется, мы выиграли», – подвел я итог вчерашнему дню, но тут же опасливо отмахнулся от скороспелых выводов – рано. Лучше сказать поделикатнее – пока побеждаем, а как будет дальше – неизвестно.
И ведь как в воду глядел.
Нет-нет, вначале все шло так хорошо, что оставалось только прыгать от радости.
Мой нехитрый скарб поместился в два дорожных сундука, если не считать тюков с чаем и кофе. К ним добавился еще один – с личной казной. Нехитрые пожитки Резваны и Акульки поместились в другом, для одеяний отца Антония хватило третьего.
Священника Годунов тоже отправлял со мной, заметив, что утешительное слово в пути понадобится сестре куда больше, нежели ему. Да и имеется у него, если что, один, причем не простой протопоп, а целый митрополит Гермоген, который по настоянию Дмитрия перед тем, как вернуться в свою Казанскую епархию, должен был поучаствовать в некой торжественной церемонии по случаю вступления Федора в должность правителя этими северо-восточными землями.
Что и говорить, мудёр наш государь.
Лихо он сумел воспользоваться первым же мало-мальски удобным поводом, чтобы вытурить сурового старца, оказавшегося чрезмерным ревнителем благочестия, из столицы. Впрочем, я всегда утверждал, что соображаловка у него работает будь здоров.
Ну и поделом владыке. Нечего было бухтеть на всех углах о непочтении будущего государя к старым добрым православным традициям, от которых тот уже сейчас норовит отказаться.
Честно говоря, мне бы на месте Дмитрия тоже не понравилось, если б всякий раз, куда бы я ни выходил из своих царских палат, меня обрызгивали мокрым веником. Понимаю, что «святая вода», но, на мой взгляд, это явный перебор.
В конце-то концов, что я – черт, что ли?!
А вот намеченного поначалу для отправки с Федором Отрепьева – допился все-таки отец Леонид, дображничался по кабакам – я не увидел. Оказывается, монаха накануне отправили посуху, заодно сменив место ссылки с Галича на Ярославль.
Ну и ладно – нам же с Годуновым проще.
А вот что касается священника, то тут мой ученик конечно же покривил душой, ох покривил.
Не в наличии митрополита Гермогена дело и даже не в том, что владыка – это уже вторая отмазка Федора – косо смотрел на духовника престолоблюстителя. Дескать, согласно решению Стоглава, будучи по своему семейному положению вдовцом, отец Антоний не должен был отправлять религиозные службы и совершать таинства, в том числе принимать исповедь у престолоблюстителя.
На самом же деле священник, разумеется, с подачи Марии Григорьевны, за последнюю пару дней изрядно достал царевича своими попреками относительно блудодеяния с сестрой Виринеей, так что Годунов попросту от него избавлялся, вот и все.