Поднимите мне веки - Страница 42

– Да и у тебя новое, – заметил я.

– Старое оно, – усмехнулась Любава, – токмо ты его ранее не слыхал, потому как оно крестильное, да и не нравилась мне никогда ента Виринея. Так что, поведаешь, как жил... без меня, али как?

– Обязательно расскажу, только потом, – кивнул я и решил, не откладывая в долгий ящик, перейти к сути своей просьбы.

Таить ничего не стал – бессмысленно. Разве что причину столь горячего желания Дмитрия Иоанновича оставить Ксению в Москве назвал не подлинную, а официальную – для ухода за матерью.

– Ну и еще что-то вроде заложницы, – добавил я.

Но Любава – девка смышленая и остальное вмиг додумала сама:

– А там от заложницы до наложницы всего-то одна буквица, и оборонить девку некому, – сделала она вывод и вопросительно уставилась на меня.

Я не возражал, но и не подтверждал, во всяком случае вслух. Лишь тяжело вздохнул, продолжая молча смотреть на нее, но ей и того хватило, чтобы все понять.

Однако Любава не была бы Любавой, если бы упустила столь удобный случай подколоть.

– Ой и высоко ты ныне залетел, княже, – лукаво заметила она. – Выше-то, я чаю, некуда. Эвон кого себе подобрал – царевну, а их ныне на Руси одна-разъединая и есть.

– Да не о том ты подумала! – возмутился я. – Я же не украсть ее хочу, а спасти! И вообще, у нее жених имеется.

– О том, о том, – ласково, как несмышленышу, улыбнулась она мне. – Это со мной твое сердечко во льду пребывало, а ныне зрю – огонечек там возгорелся.

Ну и мастерицы эти женщины вгонять нашего брата в краску, даже если мы ни в чем не виноваты, – вот как меня сейчас.

И потом, какая разница – чего там у меня возгорелось или не возгорелось, тем более что есть Квентин и становиться шотландцу поперек дороги было бы с моей стороны самым настоящим свинством.

Но объяснять ничего не стал.

Во-первых, некогда, во-вторых, все равно ей не понять мужской дружбы, которая, если настоящая, должна быть превыше всего, а в-третьих, не ее ума это дело – рассуждать про огоньки, когда я... и сам о них знаю.

– Так ты согласна? – хмуро спросил я.

– Чтоб тебя удоволить, я на все согласная, – пропела Любава. – Я, чаю, подсобишь опосля всего домик крохотный прикупить?

– Помогу и с домиком, и с серебром, – пообещал я твердо и... отвел глаза в сторону – было стыдно.

Судя по вопросу, бедная Любава так до конца и не поняла, на какую авантюру дает согласие и что ей грозит после разоблачения, которое неминуемо – вопрос лишь во времени.

Честно говоря, я и сам не представлял, что может учинить над бедной послушницей впавший в гнев Дмитрий, но допускал все что угодно, тем более что из реальных виновников обмана налицо только она одна.

Мы-то в Костроме, а Марию Григорьевну трогать и пальцем не моги, не говоря уж о том, чтоб подвесить ее на дыбу, – царица-мать, хоть и вдовая.

Зато Любаву – самое то.

Одна надежда, хоть и весьма хлипкая, – монашеская ряса. Может, и защитит принадлежность к Христовым невестам отчаянную девку, а там как знать...

И говорить ей об этом нежелательно, а то испугается и откажется, но... уж больно тяжело было на сердце, и я все-таки решился предупредить:

– Только это очень опасно. Когда Дмитрий Иоаннович узнает о подмене, а он обязательно узнает – не так уж вы и похожи, то тут может быть всякое.

– Всякое – это хорошо... – загадочно протянула она. – Может, мне всякого токмо и не хватает.

– Речь не о том всяком, которое... – попытался пояснить я Любаве, или, как ее тут именуют ныне, сестре Виринее.

– И я не о том, – подхватила она. – Хотя что там толковать – рано тебе еще. Потом поймешь. – И пообещала: – Вот огонек твой в полную силушку войдет, тогда и уразумеешь, о чем я ныне помыслила. – И, сжалившись, добавила: – Да ты не бери в голову. Лучше сказывай, чего теперь делать.

Я спохватился и вновь постарался быть предельно кратким, уложившись в считаные минуты.

Любава согласно кивнула, уточнив:

– Стало быть, мне ныне за подаянием во дворец тот постучаться?

– И не одной, – напомнил я. – Куда лучше, если войдут пятеро, а выйдут четверо.

– Не сумлевайся, стукну, – заверила она и вскользь поинтересовалась: – Тебя-то там хошь разок узрю ли?

– А как же. Буду я в том тереме, – кивнул я. – Обязательно буду.

– Вот и славно, – улыбнулась она. – Тогда скоро постучим. – И весело засмеялась. – Да не боись. Ныне-то мне и впрямь куда полегше – отболело уж, так что я теперь ученая и сызнова в твою постелю не нырну, чтоб, чего доброго, прежнее не полыхнуло. Уж лучше к царевичу...

– К кому?! – вытаращил я глаза, решив, что ослышался.

– А что, – повела она плечом. – Девка я справная, да и он... Хошь и мало я его повидала – всего ничего, – а запал он мне в память. – И звонко, заливисто засмеялась.

«Ну и юмор у нынешних кандидаток в Христовы невесты, – вздыхал я по пути к Запасному дворцу. – И ведь как ловко разыграла. Даже я повелся, разубеждать кинулся, чтоб не вздумала. Ох и Любава...»

Но зато в который по счету раз пришел к выводу, что именно она – та, которая мне нужна. Эта отчаюга сыграет все как надо, лишь бы от усердия не перестаралась.

Разговор с Федором получился тяжелым. Радовало только одно – отсутствие Марии Григорьевны.

Она последнюю пару недель, еще до моего отъезда в Серпухов, вообще по возможности старалась избегать общения со мной.

Уж очень ей было неприятно видеть в моем лице последнюю несбывшуюся надежду усадить сына на царство, которую я в ней вначале возродил, но в тот же день, всего несколько часов спустя, безжалостно порушил.

Да тут вдобавок взбунтовались и собственные дети, решительно встав против, и опять-таки виной тому был не кто иной, как я.